Ресто­ран, Кар­тина и При­гов (о пер­вом фести­вале)

газета: Гума­ни­тар­ный фонд №6 (109), 1992

Автор: Вик­тор Кри­ву­лин

— Можно ли брать интер­вью у самого себя, не слу­чится ли раз­дво­е­ния лич­но­сти?

— Мне можно, у меня справка еще со вре­мен кара­тель­ной меди­цины, что я, Кри­ву­лин Вик­тор Бори­со­вич — г.р., м.р., дом.адрес — к шизо­фре­нии не пред­рас­по­ло­жен.

— Тогда дей­стви­тельно можно. Твои впе­чат­ле­ния о фести­вале нового искус­ства в Смо­лен­ске?

— ?

— Ну хорошо, поставлю вопрос иначе: имеют ли смысл подоб­ные меро­при­я­тия сей­час, когда ...

— Ты хочешь ска­зать, когда людям жрать нечего? Да. да и да! Здесь, в Смо­лен­ске, по край­ней мере два­жды в день кор­мят, и очень сытно. Это пер­вое. Какой бы потря­са­ю­щей ни была про­грамма, глав­ное ведь, что кор­мят на халяву, и выпивку можно достать. Думаю, что неча­ян­ная радость по этому поводу оду­шев­ляет и осталь­ные впе­чат­ле­ния — эсте­ти­че­ские, тео­ре­ти­че­ские и т.д. Искус­ство все-таки неж­ный цве­ток, какой бы редис­кой ни при­ки­ды­ва­лось. О нем забо­титься надо.

— А сытый желу­док не вре­дит Вос­при­я­тию пре­крас­ного?

— Напро­тив. Идешь после плот­ного зав­трака, про­спав­шийся, в какую-нибудь област­ную филар­мо­нию, о суще­ство­ва­нии кото­рой ни один из корен­ных смо­лян и не подо­зре­вал до того, пока ты не спро­сил, как пройти туда… Идешь себе не спеша в окру­же­нии почти еди­но­мыш­лен­ни­ков по про­стому хоро­шему рус­скому городу мимо того, что уце­лело от мест­ного Кремля, воз­ве­ден­ного, если не врут допе­ре­стро­еч­ные кален­дари, неким мифи­че­ским Федо­ром Конем, — и душа раду­ется. И, нашедши нако­нец филар­мо­нию, пер­вым делом видишь Кар­тину.

— Давай-ка вер­немся от пита­ния и про­гу­лок в сферу духа. Что-нибудь на фести­вале пора­зило тебя? Я имею в виду духов­ное пора­же­ние.

— Не люблю, когда меня пере­би­вают. Вокруг, можно ска­зать, пир духа, вот и Бони­фа­ций под­твер­дит. что вокруг сплош­ная пир духа. Идешь, говорю, и душа раду­ется. И вхо­дишь в про­стор­ное фойе, и над тобой люстры сияют, и тебя теле­ви­де­ние сни­мает— все как у взрос­лых. И видишь нако­нец Кар­тину. Боль­шую. И словно бы на Кар­тине все свои собра­лись, в смысле наши, нас только и не хва­тало, осталь­ные уже на месте. Слева Пуш­кин, справа Гри­бо­едов, посе­ре­дине рояль, у рояля стоит М.Глинка, сло­вом, весь наци­о­наль­ный бомонд — от Дениса Давы­дова до, кажется, Вязем­ского — впро­чем, не убеж­ден. А за роя­лем, спи­ной к вхо­дя­щим, не то Керер, не то Рих­тер, но уж точно не Ней­гауз.

— А ведь в дни фести­валя дей­стви­тельно в Смо­ленск при­е­хал сам Рих­тер. Не поме­шало его при­сут­ствие новому искус­ству?

— Никоим обра­зом. На Кар­тине сидит дру­гой Рих­тер, иде­аль­ный, пла­то­ни­че­ский, если так можно выра­зиться. Сидит и ско­рее всего Глинку испол­няет, а группа во фра­ках слу­шает, но это еще не все! Группа осе­нена обра­зом Неру­ко­твор­ного Спаса, рус­ской цер­ко­вью на зад­нем плане по цен­тру, хоруг­вями по бокам и рас­ка­ти­стым небом с обла­ками. Пир духа во время чумы.

— Какое отно­ше­ние это все имеет к фести­валю?

— Непо­сред­ствен­ное. Кар­тину пове­сили не иначе как на месте зер­кала. Того самого, на кото­рое неча пенять, коль рожа крива. И вот, оста­но­вясь перед Кар­ти­ной полу­коль­цом, зри­тели, они же участ­ники боль­шой пост­мо­дер­ной тусовки, видят перед собой как бы самих себя же — но пре­об­ра­жен­ными и обрет­шими тро­га­тель­ное един­ство с мисте­ри­аль­ной судь­бой Оте­че­ства, наглядно пред­став­лен­ной для обо­зре­ния. И уже узнают себя в них. «Ага, — явственно про­из­но­сит Д. А.Пригов, — ага, вот и Буни­мо­вич, а вот Вик­тор Бори­со­вич, а тут, кажется, Кед­ров». А там уж и осталь­ные, вслед за Д.А., узнают Бони­фа­ция, Сер­гея Стра­та­нов­ского, еще кого-то. Уста­лые, но доволь­ные, все текут в залу.

— Наконец-то мы добра­лись до сути. Что же там было, в зале?

— Все тот же Дмит­рий Алек­сан­дро­вич, пат­ри­арх наш. Ему и только ему по праву при­над­ле­жит честь смо­лен­ского Пер­во­адама, и При­гов бес­страшно назы­вает вещи сво­ими име­нами, согласно их внут­рен­ней сущ­но­сти, не сму­ща­ясь пре­хо­дя­щим физи­че­ским обли­ком. Явле­ние При­гова — тре­тье по силе смо­лен­ское впе­чат­ле­ние — после Ресто­рана и Кар­тины. 

— Неужели больше ничего не было?

— Было все. И музыки море раз­ли­ван­ное, и тонны сти­хов, и пре­об­ра­зо­ва­тели про­странств из театра Сайры Бланш, и ноч­ная акция в гости­нице «Рос­сия , когда заграничники-рижане, обря­жен­ные в костюмы ради­а­ци­он­ной защиты, возили на каталке тран­зи­стор с гром­кой музы­кой, и не полу­чив­ша­яся дис­кус­сия — все о том же всем обрыд­шем пост­мо­дерне, и сполз­ший со стра­ниц «Мулеты» Дуда, наш новый Денис Давы­дов, и пре­лест­ная Нина Искренко, высту­пав­шая на сей раз в порно-разряде. Все было, но ничто не срав­нится по мощи с Ресто­ра­ном. Кар­ти­ной и Дмит­рием Алек­сан­дро­ви­чем При­го­вым. Хотя нет, вру. Есть еще одно — чет­вер­тое: стена лест­нич­ной пло­щадки в област­ном Доме Работ­ни­ков Про­све­ще­ния. Стена эта сплошь уве­шана блекло рас­кра­шен­ными двух и трех­ряд­ными фото­гра­фи­ями: хор ста­рых пре­по­да­ва­те­лей; класс баяна, руко­во­дя­щая часть мето­ди­че­ского каби­нета, и — скромно, в пра­вом верх­нем углу — черно-белое изоб­ра­же­ние Саши Голу­бева, поэта и орга­ни­за­тора фести­валя, его сея­теля и хра­ни­теля, поста­вив­шего дело таким обра­зом, будто пол­то­раста гостей из Москвы. Петер­бурга. Сара­това. Киева. Ейска — и в самом деле иностранцы-валютопользователи, а не худо­же­ствен­ная саранча, зато­пив­шая и пожи­ра­ю­щая неко­гда туч­ные нивы, дав­шие миру Твар­дов­ского и Иса­ков­ского, Пуш­кина и Глинку. Шекс­пира и Данте, Джойса и Бек-кета. Спи­сок имен можно как угодно допол­нять по жела­нию чита­теля…

— Ну, спа­сибо на доб­ром слове.

— Не за что.