газета: Гуманитарный фонд №6 (109), 1992
Автор: Виктор Кривулин
— Можно ли брать интервью у самого себя, не случится ли раздвоения личности?
— Мне можно, у меня справка еще со времен карательной медицины, что я, Кривулин Виктор Борисович — г.р., м.р., дом.адрес — к шизофрении не предрасположен.
— Тогда действительно можно. Твои впечатления о фестивале нового искусства в Смоленске?
— ?
— Ну хорошо, поставлю вопрос иначе: имеют ли смысл подобные мероприятия сейчас, когда ...
— Ты хочешь сказать, когда людям жрать нечего? Да. да и да! Здесь, в Смоленске, по крайней мере дважды в день кормят, и очень сытно. Это первое. Какой бы потрясающей ни была программа, главное ведь, что кормят на халяву, и выпивку можно достать. Думаю, что нечаянная радость по этому поводу одушевляет и остальные впечатления — эстетические, теоретические и т.д. Искусство все-таки нежный цветок, какой бы редиской ни прикидывалось. О нем заботиться надо.
— А сытый желудок не вредит Восприятию прекрасного?
— Напротив. Идешь после плотного завтрака, проспавшийся, в какую-нибудь областную филармонию, о существовании которой ни один из коренных смолян и не подозревал до того, пока ты не спросил, как пройти туда… Идешь себе не спеша в окружении почти единомышленников по простому хорошему русскому городу мимо того, что уцелело от местного Кремля, возведенного, если не врут доперестроечные календари, неким мифическим Федором Конем, — и душа радуется. И, нашедши наконец филармонию, первым делом видишь Картину.
— Давай-ка вернемся от питания и прогулок в сферу духа. Что-нибудь на фестивале поразило тебя? Я имею в виду духовное поражение.
— Не люблю, когда меня перебивают. Вокруг, можно сказать, пир духа, вот и Бонифаций подтвердит. что вокруг сплошная пир духа. Идешь, говорю, и душа радуется. И входишь в просторное фойе, и над тобой люстры сияют, и тебя телевидение снимает— все как у взрослых. И видишь наконец Картину. Большую. И словно бы на Картине все свои собрались, в смысле наши, нас только и не хватало, остальные уже на месте. Слева Пушкин, справа Грибоедов, посередине рояль, у рояля стоит М.Глинка, словом, весь национальный бомонд — от Дениса Давыдова до, кажется, Вяземского — впрочем, не убежден. А за роялем, спиной к входящим, не то Керер, не то Рихтер, но уж точно не Нейгауз.
— А ведь в дни фестиваля действительно в Смоленск приехал сам Рихтер. Не помешало его присутствие новому искусству?
— Никоим образом. На Картине сидит другой Рихтер, идеальный, платонический, если так можно выразиться. Сидит и скорее всего Глинку исполняет, а группа во фраках слушает, но это еще не все! Группа осенена образом Нерукотворного Спаса, русской церковью на заднем плане по центру, хоругвями по бокам и раскатистым небом с облаками. Пир духа во время чумы.
— Какое отношение это все имеет к фестивалю?
— Непосредственное. Картину повесили не иначе как на месте зеркала. Того самого, на которое неча пенять, коль рожа крива. И вот, остановясь перед Картиной полукольцом, зрители, они же участники большой постмодерной тусовки, видят перед собой как бы самих себя же — но преображенными и обретшими трогательное единство с мистериальной судьбой Отечества, наглядно представленной для обозрения. И уже узнают себя в них. «Ага, — явственно произносит Д. А.Пригов, — ага, вот и Бунимович, а вот Виктор Борисович, а тут, кажется, Кедров». А там уж и остальные, вслед за Д.А., узнают Бонифация, Сергея Стратановского, еще кого-то. Усталые, но довольные, все текут в залу.
— Наконец-то мы добрались до сути. Что же там было, в зале?
— Все тот же Дмитрий Александрович, патриарх наш. Ему и только ему по праву принадлежит честь смоленского Первоадама, и Пригов бесстрашно называет вещи своими именами, согласно их внутренней сущности, не смущаясь преходящим физическим обликом. Явление Пригова — третье по силе смоленское впечатление — после Ресторана и Картины.
— Неужели больше ничего не было?
— Было все. И музыки море разливанное, и тонны стихов, и преобразователи пространств из театра Сайры Бланш, и ночная акция в гостинице «Россия , когда заграничники-рижане, обряженные в костюмы радиационной защиты, возили на каталке транзистор с громкой музыкой, и не получившаяся дискуссия — все о том же всем обрыдшем постмодерне, и сползший со страниц «Мулеты» Дуда, наш новый Денис Давыдов, и прелестная Нина Искренко, выступавшая на сей раз в порно-разряде. Все было, но ничто не сравнится по мощи с Рестораном. Картиной и Дмитрием Александровичем Приговым. Хотя нет, вру. Есть еще одно — четвертое: стена лестничной площадки в областном Доме Работников Просвещения. Стена эта сплошь увешана блекло раскрашенными двух и трехрядными фотографиями: хор старых преподавателей; класс баяна, руководящая часть методического кабинета, и — скромно, в правом верхнем углу — черно-белое изображение Саши Голубева, поэта и организатора фестиваля, его сеятеля и хранителя, поставившего дело таким образом, будто полтораста гостей из Москвы. Петербурга. Саратова. Киева. Ейска — и в самом деле иностранцы-валютопользователи, а не художественная саранча, затопившая и пожирающая некогда тучные нивы, давшие миру Твардовского и Исаковского, Пушкина и Глинку. Шекспира и Данте, Джойса и Бек-кета. Список имен можно как угодно дополнять по желанию читателя…
— Ну, спасибо на добром слове.
— Не за что.