Ато­наль­ный Син­дром Нового Рус­ского Джаза

БАРБАН-КУРЁХИН-КОНДРАШКИН-ЛЕТОВ-МАРХЕЛЬ И РОК-ИН-ОППОЗИШН СУДНИКА-НИКИТИНА: РИГА-ЛЕНИНГРАД-МОСКВА. ВСЕ – ЧЕРЕЗ СМО­ЛЕНСК
Автор: Вла­ди­слав Мака­ров

То было время угрю­мого сопро­тив­ле­ния соци­уму, начало 80‑х. Ощу­щая себя борцом-подпольщиком и обре­ме­нен­ный идеей серьез­ной мис­сии, я искал еди­но­мыш­лен­ни­ков в худо­же­ствен­ной среде андер­гра­унда.

Вве­ден­ный Ефи­мом Бар­ба­ном — фило­со­фом новой музыки в элит­ный круг питер­ского музы­каль­ного под­по­лья, я сразу обрел спо­движ­ни­ков и дру­зей. Пер­вым мне подал руку Сер­гей Куре­хин, о кото­ром я был чрез­вы­чайно уже наслы­шан. В своем дебют­ном выступ­ле­нии в Клубе Совре­мен­ной Музыке в ДК Лен­со­вета в конце 1980 года я играл не только соло, но и дуэт с Сер­геем Куре­хи­ным. Тогда же я позна­ко­мился с музы­кан­тами нового джаза, вклю­чая А.Вапирова, А.Александрова, В.Гайворонского, В.Волкова и даже «самих» ГТЧ — т.е. Гане­лина, Тара­сова, Чека­сина — они как раз вер­ну­лись из Бер­лина после три­ум­фаль­ного кон­церта. Затем после­до­вала трогательно-романтическая, яркая, но корот­кая дружба и игра с Куре­хи­ным. Сер­гей быстро про­жи­вал период сво­бод­ной импро­ви­за­ци­он­ной музыки, и мы были еди­но­мыш­лен­ни­ками, стро­ив­шими планы поко­ре­ния вер­шин.

Как-то неожи­данно я стал соучаст­ни­ком скан­даль­ных музы­каль­ных акций Сер­гея — пер­вой Попу­ляр­ной Меха­ники (тогда еще так не назы­вав­шейся) на Яро­слав­ском джа­зо­вом фести­вале в апреле 81 года, где он собрал почти всех музы­кан­тов, имев­ших отно­ше­ние к новому джазу. Мно­гие, чуть спу­стя, дей­стви­тельно стали звез­дами: Сер­гей Куре­хин — два фор­те­пи­ано, Сер­гей Бели­ченко — удар­ные, Игорь Бут­ман — сак­со­фоны, Алек­сандр Алек­сан­дров — фагот, Пятрас Виш­ня­ус­кас — сакс, Витас Лабу­тис — сакс, Юрий Пана­сенко — бас, Эле­о­нора Шлы­кова — фор­те­пи­ано и Вл.Макаров — вио­лон­чель.

Вто­рой скан­даль­ный про­ект пред­ста­вил В.Чекасин с Валей Поно­ма­ре­вой и Куре­хи­ным в при­дачу. Этот фести­валь с участ­ни­ками бес­ком­про­мисс­ной музыки был пер­вым в исто­рии совет­ского джаза. А летом 81 про­изо­шел еще один скан­дал на офи­ци­оз­ном Риж­ском джаз-фестивале, где трио Курехин-Макаров-Александров изда­вали душе­раз­ди­ра­ю­щие звуки в эсте­тике позд­него Кол­трейна, Сесила Тей­лора и бог знает еще какой чумы на головы, точ­нее уши обур­жу­а­зив­шихся тамош­них джа­зо­вых сно­бов. За что Куре­хин на этом фести­вале стал пер­со­ной нон-грата.

Куре­хин уже тогда нащу­пы­вал методы осо­бого воз­дей­ствия на пуб­лику. Где-то, в письме ко мне он писал, что хочет соеди­нить Секс Пистолз с Чай­ков­ским. А год спу­стя, во время про­ве­де­ния оче­ред­ной рис­ко­ван­ной акции он мне пред­ло­жит играть сна­чала в духе Шен­берга, а затем… цыга­ночку.

Как-то, ока­зав­шись на репе­ти­ции В.Чекасина в Питере, уже после собы­тий в Яро­славле, я под­вергся неболь­шому наезду Чека­сина, когда отка­зался участ­во­вать в его шоу, почув­ство­вав, что это уво­дит меня совсем в дру­гую сто­рону. После раз­го­вора с ним Алик Кан, будучи глав­ным орга­ни­за­то­ром кон­цер­тов нового джаза в Питере и пра­вой рукой Е.Барбана, позна­ко­мил меня со стран­ной лич­но­стью, бара­бан­щи­ком Алек­сан­дром Кон­драш­ки­ным. Эта встреча обо­зна­чила для меня новый твор­че­ский период. Саша обла­дал соб­ствен­ной жиз­нен­ной фило­со­фией и жил как аскет. В первую нашу встречу он при­вел меня в свою одно­ком­нат­ную квар­тиру, где я нашел ораву немы­тых хиппи во главе с интел­лек­ту­а­лом в очках; мне сразу же пред­ло­жили порт­вейн и раз­го­вор на мета­фи­зи­че­ские темы. Сму­тив­шись и неловко оправ­ды­ва­ясь передо мной, Саша затем куда-то отпра­вил своих дру­зей, как выяс­ни­лось, зем­ля­ков из Уфы. Глав­ным у них был Юра Шев­чук — быв­ший по жизни художником-оформителем, как и я. После несколь­ких таких ноч­ных бде­ний мы с Кон­драш­ки­ным стали играть вме­сте.

Саша при­ез­жал ко мне в Смо­ленск, где мы окон­ча­тельно опре­де­ли­лись в своих музы­каль­ных ори­ен­ти­рах. Раз­де­ляя мои амби­ции и суро­вую пурист­кую эсте­тику, он так же инте­ре­со­вался восточ­ной фило­со­фией и мно­гими вещами, кото­рые были близки и мне: слу­шал фри-джаз, клас­си­че­ский аван­гард и, осо­бенно, этни­че­скую музыку.

В апреле 1982 в Ленин­граде состо­я­лась кон­фе­рен­ция на тему «Импро­ви­за­ция в совре­мен­ной музы­каль­ной куль­туре», где в ее рам­ках про­шли кон­церты новой музыки. Это было серьез­ное собы­тие и на серьез­ном уровне — все бла­го­даря Бар­бану. Мы играли с Кон­драш­ки­ным дуэт на сцене цар­ского театра в Эрми­таже. Это было непло­хое начало. Нас слу­шали веду­щие кри­тики и эстеты. Гре­бен­щи­ков, при­сут­ству­ю­щий там, ото­звался о нашей музыке как о сплаве скиф­ской бру­таль­но­сти и экс­прес­си­о­нист­ской утон­чен­но­сти. Бар­бан, очень сим­па­ти­зи­ро­вав­ший мне, осто­рожно ото­звался о Кон­драш­кине. И, хотя куми­ром у него был Элвин Джонс, Саша играл все же по-рокерски, на что не мог не обра­тить вни­ма­ния Ефим Семе­но­вич. Позже это и уве­дет его, в конце кон­цов, в сто­рону рок-музыки…

Ну, а пока, мы были под впе­чат­ле­нием оче­вид­ного успеха и бро­си­лись запи­сы­вать свою музыку. Это уда­лось сде­лать в луч­шем виде — в под­поль­ной сту­дии Андрея Тро­пиллы, где писа­лись прак­ти­че­ски все питер­ские рокеры. Кстати, ровно два­дцать лет спу­стя именно эта запись вошла в анто­ло­гию рос­сий­ского нового джаза на Лео-Рекордз в 2002 году. Саша Кон­драш­кин был очень чистый и свет­лый чело­век. Он жил по своим прин­ци­пам, что очень мне сим­па­ти­зи­ро­вало. Я, кажется, ока­зы­вал на него вли­я­ние, и он раз­де­лял мои взгляды на музыку. Тогда мне каза­лось, что он пол­но­стью соот­вет­ствует моему стилю, хотя, позд­нее, выяс­нится, что это было не совсем так.

Летом 83 года про­ис­хо­дит еще одно важ­ное собы­тие. Ефим Бар­бан, не будучи удо­вле­тво­рен моим тан­де­мом с Кон­драш­ки­ным, дает мне коор­ди­наты мос­ков­ского сак­со­фо­ни­ста Сер­гея Летова, кото­рый, на его взгляд, дол­жен стать моим адек­ват­ным парт­не­ром. Сер­гей Летов выгля­дел типич­ным интелектуалом-хиппи. Мы встре­ти­лись на плат­форме Казан­ского вок­зала и уехали на элек­тричке к нему домой в Крас­ково, где и про­изо­шло наше пер­вое исто­ри­че­ское музи­ци­ро­ва­ние.

Сер­гей был очень доб­ро­же­ла­тель­ным чело­ве­ком, и мы сразу же нашли с ним общий язык. Жилище бед­ного интел­лек­ту­ала было забито кни­гами и пла­стин­ками. Его музы­каль­ная сти­ли­стика была явно ори­ен­ти­ро­вана на чер­ный фри-джаз. И, хотя я мыс­лил в рам­ках белого аван­гарда, было уже ясно, что мы можем и должны играть вме­сте. В доме Летова нахо­дился еще один и несколько стран­ный пер­со­наж, одер­жи­мый ради­каль­ной по тем вре­ме­нам рок-музыкой. Нерв­ный худень­кий юноша затрав­лен­ного вида ока­зался млад­шим бра­том Сер­гея, кото­рый вел себя с ним крайне строго, будучи очень недо­воль­ным увле­че­нием Игоря ради­каль­ным роком. Я мягко всту­пился за млад­шего, убеж­дая Сер­гея, что слу­ша­ние Дорз и Лед Зеп­пе­лин совсем не повре­дит юноше, даже наобо­рот. Путь моих увле­че­ний шел от Битлз через Джетро Талл и далее по тра­ди­ци­он­ной схеме: Дип Перпл — Лед Зеп­пе­лин — Эмер­сон Лейк Пал­мер — Йес – Кинг Крим­сон — Маха­вишну Оркестра …и далее через джаз ЕСМ, фри-джаз, рок-ин-оппозишн, ксенакисов-штокгаузенов к сво­бод­ной импро­ви­за­ци­он­ной музыке, кото­рая и ока­за­лась послед­ней оста­нов­кой. Тем не менее, через несколько лет «млад­ший» — Егор Летов ста­нет куль­то­вым роке­ром, нис­про­вер­га­те­лем и рево­лю­ци­о­не­ром, исто­ри­че­ски зна­чи­мой фигу­рой рос­сий­ского андер­гра­унда.

Через пару дней мы уже играли на кон­церте памяти Дж.Колтрейна в каком-то ДК какого-то завода. Это был боль­шой кон­церт со мно­гими участ­ни­ками, — вклю­чая Куре­хина, Гре­бен­щи­кова, неко­его маль­чика по имени Африка, а также мос­ков­ских аван­гар­ди­стов из летов­ской ком­па­нии (с ними мне еще пред­сто­яло позна­ко­миться). На кон­церте при­сут­ство­вали, — как «кри­тики»: Дмит­рий Ухов, Татьяна Диденко, Артем Тро­иц­кий, так и композиторы-авангардисты: Свет­лана Голы­бина и Софья Губай­дул­лина, если я не оши­ба­юсь. Это было мое пер­вое пуб­лич­ное выступ­ле­ние в Москве и, тем более, перед такой масти­той пуб­ли­кой. Мы сыг­рали с Лето­вым несколько корот­ких дуэ­тов, заявив, таким обра­зом, о прин­ци­пи­ально новом про­екте, что было очень тогда важно и дей­стви­тельно выли­лось потом в про­дол­жи­тель­ное наше сотруд­ни­че­ство, кото­рое имеет место до сих пор, вот уже два­дцать лет…

Кстати, этот кон­церт весьма плохо кон­чился, его почему-то пре­рвали, так и не дав высту­пить Куре­хину с Гре­бен­щи­ко­вым. Тогда во всем видели про­иски КГБ, и подоб­ное слу­ча­лось весьма часто, хотя, — как ни странно, учи­ты­вая осо­бую ради­каль­ность мой музыки, — без моего уча­стия. Вокруг меня как-то вообще не было скан­да­лов, нали­чие и после­ду­ю­щее вли­я­ние кото­рых, я, ско­рее всего, все же недо­оце­нил. Мало того, я сде­лал тогда ошибку, кото­рая ска­за­лась отри­ца­тельно на всей моей карьере.

Уже в начале 80‑х у меня был кон­такт с про­дю­се­ром из Лон­дона – Лео­ни­дом «Лео» Фей­ги­ным, кото­рый начал, только-только, изда­вать наш «новый джаз» на своей фирме Лео Рекордз. Уже вышли пла­стинки трио Гане­лина, пер­вый соль­ник Куре­хина «Пути сво­боды», и Фей­гин был уже готов издать мой соль­ник, но я попро­сил его подо­ждать, счи­тая, что еще не готов. Эта нере­ши­тель­ность ока­за­лась роко­вой, поскольку собы­тия стали про­ис­хо­дить по дру­гим сце­на­риям, и при­о­ри­теты изда­те­лей быстро изме­ни­лись. Пост­мо­дерн заво­е­вы­вал себе жиз­нен­ное про­стран­ство, и Лео­нид Ф. очень быстро почув­ство­вал это, «поста­вив» на ГТЧ и Куре­хина. Таким обра­зом, я как-то слиш­ком быстро ока­зался в оппо­зи­ции к пост­мо­дер­нист­кой эсте­тике и раз­гулу соц-арта, кото­рый, как мне каза­лось, мгно­венно делал имена сомни­тель­ным худож­ни­кам и арти­стам.

Тем вре­ме­нем, вовсю шло мое поко­ре­ние Москвы, для чего тре­бо­ва­лось объ­еди­нить силы и создать трио Летов-Макаров-Кондрашкин. Это ока­за­лось совсем не легко, так как мы попро­сту жили в раз­ных горо­дах.

Я уже тогда начал дис­стан­ци­ро­вать себя от сти­ли­стики трио Гане­лина, да и с Куре­хи­ным я не видел пер­спек­тив сотруд­ни­че­ства, поскольку его сце­ни­че­ская экс­цен­трич­ность и наро­чи­тая теат­ра­ли­зо­ван­ность каза­лись, без­условно, непри­ем­ле­мыми для моей музыки. В новом трио как раз я и наде­ялся реа­ли­зо­вать свою эсте­тику. Тогда все еще только начи­на­лось, и не было ника­ких иерар­хий, разве что «выс­шую лигу», общими уси­ли­ями джаз-номенклатуры вто­рого эше­лона, зани­мали ГТЧ: Ганелин-Тарасов-Чекасин. И я ясно для себя почув­ство­вал, что необ­хо­димо создать им мощ­ный про­ти­во­вес. Но я еще не пони­мал, с кем имею дело. Кон­драш­кин почему-то скры­вал, что все больше и больше втя­ги­вался в рокер­ские дела. Как-то, слу­чайно, я услы­шал в его при­сут­ствии запись с его уча­стием, и он страшно опе­шил, стал оправ­ды­ваться, дескать, это-де так, балов­ство. Это была музыка группы «Стран­ные игры»… Но мы, все-таки, сде­лали боль­шой про­рыв. В первую оче­редь, это огром­ный тур, вклю­чав­ший Ригу-Смоленск-Ленинград и Москву. По при­езде в Ригу нас с Лето­вым сразу же ввели в круг мест­ных аван­гар­ди­стов, объ­еди­нив­шихся вокруг музы­каль­ного поли­гона «Ато­наль­ный син­дром». Сего­дня можно со всей опре­де­лен­но­стью ска­зать, что эта группа была про­об­ра­зом буду­щей «Поп-механики» Куре­хина.

Идео­ло­гом и глав­ным музы­кан­том здесь был сак­со­фо­нист Алек­сандр Аксе­нов — мате­рый дядька круп­ной фак­туры, на сцене смот­рев­шийся бок­се­ром на ринге. Он сразу же нашел про­фес­си­о­наль­ный язык с Лето­вым на почве сак­со­фо­нов. Аксе­нов был дирек­то­ром ДК ГВФ, и мы без труда полу­чили пло­щадку для нашего втор­же­ния, а глав­ное — воз­мож­ность запи­сы­ваться. Все было заме­ча­тельно: мы играли шкваль­ную музыку в рам­ках каких-то, спе­ци­ально орга­ни­зо­ван­ных Аксе­но­вым, фести­ва­лей; сам орга­ни­за­тор ста­рался также впи­саться в нашу музыку, что нра­ви­лось Летову, но куда меньше мне, так как Аксе­нов играл музыку близ­кую фри-бопу. Но он, в гла­зах пуб­лики, дей­стви­тельно был супер-профессионалом в отли­чие от всех нас, экс­пе­ри­мен­та­то­ров и «аван­гар­ди­стов». Наше трио было под боль­шим вни­ма­нием целой группы риж­ских музы­кан­тов, кото­рые явно рас­счи­ты­вали на нас. Эти люди пред­став­ляли некое подо­бие оккульт­ной секты, объ­еди­нен­ной вокруг Миши Ники­тина — музы­канта, обла­да­теля изряд­ной кол­лек­ции музыки от рок-ин-оппозишн. Он был дей­стви­тель­ным кор­ре­спон­ден­том Криса Кат­лера и дру­гих запад­ных кори­феев рок-музыки. Он же был и идео­ло­гом, ори­ен­ти­ро­вав­шийся на музыку таких аль­тер­на­тив­ных групп, как Мagma, Art Zoyd, Univers Zero, Henry Cow & Co. «Ато­наль­ный син­дром» был, отча­сти, и их про­ек­том. Там выде­лялся пиа­нист Олег Гар­ба­ренко — совер­шенно неадек­ват­ный чело­век и не менее экс­цен­трич­ный музы­кант, по срав­не­нию с кото­рым, Куре­хин про­сто казался паинь­кой. Он играл в беше­ном темпе, пери­о­ди­че­ски впа­дал в транс, ел посто­янно какие-то таб­летки, и слыл хоро­шим зна­то­ком Кей­джа и Шток­ха­у­зена. Сразу скажу, что его нена­долго хва­тило, он совсем сошел с ума и вскоре умер.

И вот в этот кипя­щий котел нас пыта­лись втя­нуть! Мы, конечно же, поучаст­во­вали в их акциях, не забы­вая о своей музыке, но насто­я­щего аль­янса не полу­чи­лось, так как мы все же пред­став­ляли дру­гую музыку, Кстати говоря, именно тогда и именно в этой ком­па­нии мы и позна­ко­ми­лись с чело­ве­ком по имени Нико­лай Суд­ник.

Обла­дая обли­ком то ли пролетария-сантехника, то ли пахана с зоны, Коля, тем не менее, был боль­шим и свое­об­раз­ным экс­пер­том в обла­сти аль­тер­на­тив­ной музыки. Он сразу же стал нас опе­кать, и мы были вынуж­дены с ним подру­житься. Ока­за­лось, что его дом — это штаб-квартира мест­ной богемы. И стали оста­нав­ли­ваться у него.

Ока­за­лось, что я уже знал Суд­ника по дру­гой линии. До моего появ­ле­ния в Риге с инстру­мен­том я как-то был пред­став­лен риж­скому джа­зо­вому дея­телю, кри­тику Анто­нию Мар­хелю. Он жил в особ­няке, что по тем вре­ме­нам было фан­та­стично, обла­дал «ари­сто­кра­ти­че­ской» боро­дой и огром­ной кол­лек­цией новод­жа­зо­вой музыки. Он уже дру­жил с Куре­хи­ным, и интел­ли­гент­ный вио­лон­че­лист Мака­ров с кра­са­ви­цей женой, разу­ме­ется, был сразу же при­нят в его доме. Любо­пытно, что в послед­ствии велась свое­об­раз­ная война за нас между дав­ними сосе­дями — Мар­хе­лем и Суд­ни­ком. Они, дей­стви­тельно, были давно зна­комы и посто­янно вели за рюм­кой водки, пере­хо­див­шие в посто­ян­ные ссоры, дис­кус­сии о «пра­виль­ной» музыке. Мар­хель был эсте­том и, ори­ен­ти­ро­ван­ным на новый джаз, интел­лек­ту­а­лом, а Суд­ник — прин­ци­пи­аль­ным анти-интелектуалом и сто­рон­ни­ком оппо­зи­ци­он­ного рока не без вли­я­ния оккуль­ти­ста Ники­тина, в чей круг он был тогда вхож. При­ез­жая в Ригу, мне посто­янно при­хо­ди­лось выби­рать между камен­ным домом «Наф-Нафа» — Мар­хеля и дере­вян­ным — «Ниф-Нифа» Суд­ника…

К сере­дине 80‑х, будучи уже посто­янно заня­тым в рок сфере и изредка играя с Лето­вым, когда тот бывал в Питере, Кон­драш­кин стал терять со мной кон­такт. И мы с ним стали играть все реже и реже.

Я теперь часто играл в Риге и с дру­гим соста­вом, а Сер­гей Летов уже созда­вал, как вскоре выяс­нится, глав­ное свое детище — про­ект» Три О». Но об этом, как-нибудь в дру­гой раз…

Для Спе­ци­аль­ного радио. Январь 2004